О чем бы мы ни говорили, кроме основного действия,
почти всегда нужно сказать о второстепенном, побочном, но столь же необходимом
действии. Оно и передается формой, причастной к обозначению действия. Когда-то
и различить-то было трудно, где основное, а где второстепенное действие:
«вставь и рече» или «вста и рекъ». Теперь бы мы перевели так: встав сказал или
встал сказав, и каждому ясно, что действие, выраженное глаголом, основное, а
деепричастием — второстепенное. А в те времена, когда подобные сочетания
аориста и причастия еще были в ходу, определить степень их зависимости друг от
друга было бы затруднительно: соединительный союз и, поставленный между ними,
гарантирует нам равнозначность действий, переданных личной и неличной формами
глагола. Да, действительно, глагола, потому что причастие по своему
происхождению и по своему образованию — глагольная форма. Оно образуется от
глагольной основы и различается по временам и даже по залогам.
Но с самого начала было у причастий что-то противоречивое.
Кроме глагольных качеств, у них были и именные: как имена прилагательные, они
различались по родам и падежам, могли иметь полные и краткие формы, например
такие:
Краткие формы
|
Полные формы
|
высоко синея
|
высокое синеющее (небо) высокого синеющего (неба)
высокие синеющие (небеса)
|
Причастия как бы вбирали в себя грамматические
характеристики и имени, и глагола. Это привело к образованию массы причастных
форм. Всего их было около двухсот, целых пяти типов. В краткой форме
именительного падежа единственного числа мужского рода эти типы таковы: ведя —
ведъ(ший) — ведомъ — ведснъ — велъ.
Да, и велъ тоже. В сочетании с вспомогательным
глаголом быть это причастие образовывало формы сложных прошедших времен.
До той поры, пока причастия могли употребляться
только в своих кратких формах, они сохранили все признаки глагольности. В
некоторых сочетаниях они вообще были единственной формой выражения сказуемого,
например в старинных оборотах с дательным падежом (оборот и назывался
«дательный самостоятельный» — независимый от личной формы глагола): «Солнцу
встающу мы вышли в поле» (Когда солнце вставало, мы вышли в поле).
Очень энергичный и краткий оборот, недаром М. В.
Ломоносов призывал сохранить его в литературном русском языке. Придаточное
предложение времени здесь как бы в зачатке, оно зернышком свернулось в колоске
древнего предложения... Со временем, когда многочисленные типы придаточных
предложений развились достаточно широко, надобность в подобных оборотах отпала.
Они, несмотря на свою краткость, чересчур многозначны, переводятся не только
придаточным предложением времени, но и придаточным причины, условия,
уступительным: «так как солнце встало...», «хотя солнце встало...» Вот только в
условном значении наше предложение не поддается переводу.
Зато такое значение сохранилось в тексте письма И. С.
Тургенева: «В конце мая, если только буду жив и здоров, буду в Спасском,— и
тогда-то, богу изволящу, начнется та жизнь, о которой мы так часто толковали и
мечтали...» Здесь два придаточных условия: совсем новое (его происхождение
относится к XVII веку — с союзом если) и очень древнее, сохранившееся в
качестве устойчивого сочетания. Оно пришло из церковнославянского: богу изволящу
значит: если бог позволит, если допустит; здесь наш знакомец, дательный
самостоятельный.
Наряду с краткими возникли и полные причастия. Стоило
только приставить указательное местоимение и к причастию (или
прилагательному), оно становилось местоименным, то есть полным:
добръ + и = добрый (прилагательное)
творя + и = творяи (причастие)
мога + и = могаи (причастие)
былъ + и = былой (тоже причастие)
Когда произошло слияние местоимения с причастием,
каждая полная, местоименная (и определенная по своему значению) форма
сохранила за собой значение имени прилагательного. Наоборот, каждая краткая, то
есть исконная по происхождению, причастная форма по-прежнему, как и в
древности, вбирала в себя глагольные значения. Так произошло великое
расслоение причастий на формы глагола и прилагательные (все выделенные слова по
происхождению — причастия): он был — былые дни; творя это, он был добр;
«творяй великие дела» (А. Радищев).
Разумеется, не все прямолинейно и просто было в этом
расслоении. Да и длилось оно долгое время. Еще и теперь ощущается связь между
глаголом и прилагательным, вот как в этом тексте из «Старосветских помещиков»
Н. Гоголя:
«— Мне кажется, как будто эта каша, — говаривал
обыкновенно Афанасий Иванович, — немного пригорела; вам этого не кажется,
Пульхерия Ивановна?
— Нет, Афанасий Иванович; вы положите побольше масла,
тогда она не будет казаться пригорелою».
Одна и та же по происхождению форма одновременно
является и глаголом (это бывшее краткое причастие пригорела) и прилагательным
(это бывшее полное причастие пригорелою).
Основное направление развития определилось, и это
принесло с собою массу новых изменений.
Во-первых, краткие формы причастий почти все исчезают.
Они ведь стали чисто глагольными
теперь, когда окончательно оторвались от своих полных
форм и лишились форм склонения. Полнее всего это проявилось у причастий с
суффиксом -л-. Теперь никто не усомнится, что был, была, было, были —
глагольные формы прошедшего времени.
У других типов причастий дело обстоит сложнее, только
в пословицах да в поговорках сохранились некоторые архаические формы причастий:
«Кто кого смога, тот того и в рога» (кто кого сможет, тот того и уничтожит),
«Сеяй глазами радостью пожнет» (эту причастную форму лучше всего передать
нашим словом сеющий).
Но самое важное, конечно, второе следствие: полные
причастия становятся прилагательными. Вас, возможно, это удивит, и вы скажете:
а разве текущий не причастие? А сушеный — тоже ведь причастие? Верно, это
причастия, школьная грамматика не обманывает вас. Однако сделаем одно разъяснение.
Вы ведь имеете в виду литературный русский язык, а на
его формирование в свое время очень сильно повлиял церковнославянский язык. Вот
и суффикс -ущ- и суффикс -ащ--не русские, церковнославянские. Потому-то они и
осознаются нами как искусственные. В разговорной речи мы редко их употребляем.
В произведениях Пушкина, например, они чрезвычайно редки, разве что молящий.
А. М. Горький часто предостерегал молодых писателей избегать «вшей» и «щей»,
то есть причастий на -вший и -ющий: не по-русски звучит. Соответствующий
русский суффикс произносится как -уч- или -ач-, и во многих других случаях
русскому ч соответствует церковнославянское щ; сравните: русское слово ночь и
церковнославянское нощь.
А вот и суффикс -уч-: «Глядь, поверх текучих вод
Лебедь белая плывет». Текучий — русская форма того же самого причастия
текущий, но воспринимается она как прилагательное и на самом деле давно стала
прилагательным. Да и текущий нет-нет да и попадет в текст как прилагательное:
текущий ремонт, текущий момент.
И во многих других случаях живое русское причастие
уже стало прилагательным, а искусственная церковнославянская форма еще может
употребляться как «второстепенное сказуемое» (в форме причастных оборотов).
Сравните хотя бы такие: дремучий лес — дремлющий лес, горячая вода — горящая
нефть, висячий замок — висящий на двери.
И страдательные причастия тоже переходят в
прилагательные, например: сушенные на солнце сушеные грибы — в первом случае
перед нами еще причастие, а во втором — уже прилагательное.
В большинстве русских говоров этот процесс зашел
настолько далеко, что причастий в них совсем нет. В таких говорах причастие
обобщило значение качества (а не действия) и стало прилагательным.
В литературном же языке краткие причастия, все более
вбирая в себя значение действия, превратились в деепричастие, в «причастие
действия». Тоже категория литературного языка, и представитель говора не
всегда в ладах с нею. Вот пример.
«Я купила корову, будучи еще телкой» — так написала
малограмотная женщина, составляя жалобу в сельский совет, а журналисты
поместили ее изречение в газете под рубрикой «Лучше не скажешь!» Вольно им,
журналистам, смеяться. Попробовали бы сами писать официальную бумагу, писать
свойственным такому документу стилем, имея самое приблизительное представление
об этом стиле.
Ясно, что в момент покупки телкой была корова. Однако
законы русской грамматики столь жестки и обязательны для всех (как написал —
так и прочтешь), что написанное следует понимать так: в некоторые времена
сама женщина была телкой. Потому что в русском языке деепричастие всегда
связано по смыслу с подлежащим и никогда не бывает связано с второстепенным членом
предложения. В нашем случае будучи относится к я, а не к корову. Если написать:
«Я купила корову, когда та была телкой» — мысль будет выражена правильно. «Я
купила корову, которая тогда была телкой» — тоже правильное сочетание слов.
Мысль всегда можно выразить различным образом, в зависимости от того, что
именно вы желаете подчеркнуть в своем высказывании. В первом случае важно
обратить внимание на время покупки (когда та была телкой), во втором — на характеристику
коровы в момент покупки: она еще и коровой-то не была!
Получается, наша корреспондентка попросту неграмотна?
Не спешите с заключениями, не все так просто. И литературно образованный
человек может сделать ту же самую ошибку. В записных книжках и в мемуарах
особенно много примеров такого рода. Петр Вяземский, современник и друг
Пушкина, пишет: «Вчера выехал в первый раз после падения (с лошади). Сердце
как-то билось, садясь в коляску и особливо проезжая мост». Можно подумать, что
одно только сердце село в коляску, и только оно проезжало по мосту.
Радиокомментатор в одном репортаже с места событий произнес: «Подходя к
театру, мне показалось, что народу стало больше». Может быть, редактируя
сказанное на бумаге, он исправил бы это предложение по законам письменной речи,
однако нам важно, каким оно родилось в минуту вдохновения. «Подходя к театру я
увидел...» Да, верно, но здесь уже полная определенность, которой в момент
высказывания хотелось избежать. «Когда я подходил к театру, мне показалось...»
Это точнее, но очень трудно для быстрой «репортажной» речи. Сказанное
комментатором на самом деле очень выразительно и кратко. Однако грамматически
неправильно.
Подобные фразы неоднократно становились предметом
пародий, вот как знаменитая фраза из чеховского рассказа «Жалобная книга»:
«Подъезжая к сией станции и глядя на природу в окно, у меня слетела шляпа.»
Оказывается,
что разговорная речь частенько вступает в конфликт с законами языка, и стилистическая
характеристика речи обычно связана с нарушением законов языка. Легкое смещение
перспективы в руках мастера оказывается могучим средством художественности. |