Развернем хрусткие листы древней летописи. Куда ни глянь — битвы, пожары, мор. Тяжелая жизнь. Страшно и горько. Князья-братья не только вра­гов —друг друга топят, режут и жгут. Зависть и зло­ба движут ими: каждый хочет быть единственным. А сколько бед происходит оттого, что не могут они сговориться меж собою и вместе пойти на врагов. И неудачный поход Игоря Святославича, и кровавая битва при Калке (когда погиб Алеша Попович), и монгольское нашествие — все печали от этого.

... 1093 год. После смерти киевского князя Все­волода начались раздоры между его преемниками Владимиром и Святополком. Раздоры странные: «Володимер начал размышляти, говоря: если... то... как...» (пока я нарочно не привожу смысла его рас­суждений — важно условие и темп этих рассужде­ний). Святополк занят тем же: «Не сдумав со стар­шею отцовскою дружиною», а собрал совет своих собственных, приближенных дружинников. Сидят... размышляют... думают. Тем временем хлынули на Русь дикие кочевники половцы, решили пожи­виться. А князья? Сидят... размышляют... думают. «Мужи смыслени» (разумные мужчины) говорят: «Не воюй — у тебя мало войска». «Мужи несмыс-лени» — наоборот: «Пойди, княже!». После долгих разговоров собрались все князья вместе: и Свято-полк, и Владимир, и юный Ростислав. Уже видны за рекою враги, а чем заняты князья? «Созваша дру­жину свою на совет... и начаша думати». Одни хотят идти по правой стороне реки, другие — по левой. Ничего не надумали, каждый пошел, как пожелал.

А половцы сначала разбили Святополка, за­тем взялись за Владимира, и «бысть брань лютая». 26 мая в половодье юный Ростислав тонет в Стугне-реке на глазах брата. Половцы обступили Русь. Беда и скорбь.

Не буду еще раз говорить о княжеских распрях и взаимном недоверии, дорого обошедшихся Русской земле. Нас интересует другая сторона всех этих раз­мышлений и дум. Обратите внимание на действия героев рассказа — они думают. Значение этого слова не совпадает с современным: «думу дума­ти» — значило держать совет. Князья размышляют поодиночке, совместно и в присутствии советников. Это очень важный процесс, думу думати. И очень сложный, если представить себе, какими средства­ми языка могли воспользоваться для этой цепи в XI веке. Попробуем представить себе тогдашнюю думу.

Владимир начал размышлять, говоря: «Аще сяду на столе отца своего, то имам рать со Святополком взяти, яко есть стол преже отца его был», что зна­чит: «Если я сяду на престоле отца своего, то при­дется мне воевать со Святополком, так как прежде престол принадлежал его отцу»; именно Святополк являлся наиболее правомочным наследником. Вы легко разберете это предложение синтаксически, так как в нем строгие причинно-следственные свя­зи, — но только в переводе, в котором к главному предложению относятся придаточные условия и причины. А вот что касается оригинального тек­ста... Аще... то... яко... Начать с того, что аще вовсе не обозначает если, а яко вовсе не как. Опять мы оказываемся перед глухой стеной неведения, стоит только окунуться в глубь веков. Все слова как будто понятны, похожи на современные. Но все-таки ког­да-то, давным-давно, тот же набор слов восприни­мался совсем иначе.

Начнем с аще. Это заимствованный книжный союз, его мог употребить грамотный книжник, от­шлифовывая в летописном изложении «неприбранную» речь или мысль князя. В русском языке XII века союз этот мог употребляться, но очень редко, в литературно обработанных, юридически важных текстах. И произносился он иначе, на рус­ский лад, не аще, а яче. В русском языке такому яче обычно не соответствовало то главного пред­ложения. Следовательно, «по-русски» надо было бы сказать «(яче) сяду на столе отца своего — имам рать со Святополком взяти». Никаких слов-стычек в древнем русском говорении нет, синтаксический смысл предложения передается иначе, порядком слов и интонаций. Попробуем переставить предло­жения: «Имам рать со Святополком взяти — сяду иа столе отца своего», — и сразу же все отношения зеркально переменились. Теперь первое предложе­ние является условным, а второе — главным: «Если сражусь со Святополком — сяду на престоле отца своего». Вполне возможно, что агрессивный князь именно в таком порядке и «думал», этого-то уж мы никогда не узнаем.

Дальше — яко. И тут снова полная неразбериха. Потому что с этим яко мы при желании можем соот­нести почти все современные наши союзы и союз­ные слова. Каким хочешь, таким и переводи! Судите сами по следующим летописным текстам (которые повествуют о других русских князьях).

«Разуме(л) Ярослав, яко в ночь велит сечися» — здесь зависимость от глагола разуметь диктует вы­бор перевода с что: «что велит в ночь сражаться».

«Рече же им Ольга, яко яз мстила уже обиду», — а здесь косвенная передача прямой речи, и яко мы должны понимать как что, мол: «что, мол, я уже отомстила за свою обиду».

«Бысть гром велии яко слышахом в избе сидя-щи», — яко относится к глаголу быть и потому переводится еще с одним значением: «так что слы­шали (даже) сидящие в избе».

«Сдумаша яко изгонити князя своего» — един­ственно возможное значение яко в этом тексте свя­зывается с нашим чтобы: «чтобы изгнать своего князя».

«Не восхотс(л) противитися брату своему..., яко велики вой держа в руку своею», что значит: «Хотя и много было [у Бориса] воинов, не желал он про­тивиться воле старшего брата».

«Больного посетите... яко вси мертвени есмы» — здесь можно перевести яко по-разному: так как, ибо или потому что — в одном и том же значении.

Если к этому добавить, что яко мог выступать и в качестве наречия, и в качестве определения, по­ложение еще больше усложнится. Такая неразбе­риха, что дальше некуда. И верно, ведь если один «союз» имеет почти все значения современных раз­личных союзов — он вовсе не союз в нашем тепе­решнем понимании этого термина. Он не служит «скрепой мысли», подобно нашим словам что, так что, так как, хотя, чтобы, потому что и так далее. Он так же безразличен к значению предложения, как и широко распространенные в то время «сочи­нительные» союзы и, а, да, но... «Сочинительные» в кавычках, потому что, если в языке нет никаких подчинительных союзов, можно ли говорить о сочи­нении? Ведь разделение чего-то всегда происходит на основе противопоставления, а в данном случае никакого противопоставления подчинительных со­юзов сочинительным и нет. Ровная гладь одинаково важных и вместе с тем совсем не важных благодаря своей многозначности союзов. Единственное их на­значение — показать, что именно на них, на этих словечках, происходит стыковка двух предложе­ний, двух отрезков мысли, связанных друг с другом единством задачи. А все наши «переводы» на совре­менный язык основаны не на реальных значениях «союза», а на логической, внутренне осознаваемой каждым из нас связи между данными предложени­ями. Для внешнего выражения таких логических связей теперь мы имеем вполне определенные сло­ва, которые и подставляем в старый текст по необ­ходимости. Это не перевод, конечно, а осмысление древнего текста.

Значит, мы приписываем древнему тексту то, чего в нем нет. Мы делаем его совершеннее. И тем са­мым приближаем к нашему времени, желая понять то, что сказано восемь веков назад. А в результате искажаем трепетные, неопределенные, неуловимые связи древнего мышления.

Оно было однопланным и четким, это мышле­ние. Слова следуют друг за другом, не обгоняя друг друга, не выпячиваясь, не заслоняя других слов, как и теперь в разговорном языке. Еще Афанасий Ни­китин — купец и путешественник XV века — свои впечатления о мире описывал таким образом:

«Тут есть Индейская страна и люди ходят наги все а голова непокрыта а грудь гола а волосы в одну косу плетены... а детей у них много а муж(чин)ы и жен(щин)ы все черны и яз хожу куды ино за мною людей много дивятся белому человеку».

Не удивляйтесь отсутствию знаков препина­ния — у Афанасия Никитина по тогдашнему обы­чаю и слова-то не отделены на письме друг от друга, не то что мысли. Попробуйте сами в этом «потоке описания» выделить предложения и их типы, ка­кими они должны быть (с нашей точки зрения, ко­нечно). Помните только, что ино означает то, а и и одинаково обозначали союз и, потому что разницы между соединительными и противительными со­юзами также еще не было.

Итак, вот какими были предложения в древности. Они создавались в мысли своеобразным «присоединительным усилием»: сколько силы и впечатлений хватит, столько и присоединяй! Это именно присо­единение, а не сочинение, как можно было бы по­думать, видя знакомые нам союзы, и тем более это не подчинение.

Сочинение предложений возникло тогда, когда сформировалось подчинение предложений, когда появились в языке сложноподчиненные предложе­ния. Однако формирование этих последних проис­ходило очень медленно, постепенно, этап за этапом. Многие люди участвовали в этом важном процессе: художники слова и тонкие его ценители, законодате­ли и мыслители. Нам не хватит времени разобраться в сложном и запутанном процессе рождения новых синтаксических типов и связей — своеобразных штампов мысли, пригодных для разных случаев и для всех говорящих. Но один случай мы все-таки рассмотрим.

Раньше всего в русском языке развились прида­точные условные предложения. Сначала это были даже и не придаточные. В разговорной речи рожда­ется вопрос, за ним следует ответ, просто вопрос и ответ, вот как в северной грамоте:

«Есть ли у тебя, Никитка, пиво?

Испьем да и простимся.»

О письменной речи мы уже говорили, там все зависит от последовательности слов: то, что впере­ди, — условие, что за ним следует, — следствие, то есть главное предложение.

Читаем в «Русской Правде»: «Ударит на смерть — вира». Переводим: если ударит кого-то и убьет, то платить штраф.

Во всех таких предложениях еще нет придаточ­ных предложений в нашем понимании, однако ло­гическая связь между частями высказывания уже ощущается. И теперь она уже требует словесного выражения, нужно каким-то образом выделить одно из предложений, установив его особую важность в ряду других. И выделяется главное предложение. Выделяется подручными средствами, хорошо зна­комыми словами: а, и, да, ино, то, так — других-то пока нет. Что же получилось? А вот что:

«У тебя, Никитка, пиво, то испьем да и простим­ся».

«Ударит на смерть, то вира».

Все прежние средства выделения остались — и порядок слов тот же, и интонация. Но появилась и некая скрепка — словечко, выделяющее самое глав­ное в мысли, то, что является в этом выражении но­вым. Сказано «ударит на смерть» — это констатация факта; а к ней особым порядком слов, особой инто­нацией, особым вставным словечком присоединяет­ся и то новое, что вытекает из описанного факта: «то вира». Последнее сочетание слов и является самым важным следствием соединения двух сочетаний, ради него они и сплетены в одно предложение как причина и следствие. То здесь очень важное слово, благодаря ему есть за что зацепиться вниманию. Но это все еще не подчинительная связь, ее лучше на­звать выделительной, потому что и подчинительно­го союза здесь еще нет, и многообразные значения придаточного еще не расчленились. Наши предло­жения, например, совмещают в себе и придаточное

условия, и придаточное времени, и придаточное причины.

Условие и время вообще довольно долго не жела­ли расставаться друг с другом. Даже много позднее, уже во времена Пушкина, они могли присоединять­ся к главному предложению одними и теми же со­юзами.

У Пушкина в «Борисе Годунове» Шуйский пред­лагает Воротынскому:

«Когда Борис хитрить не перестанет, Давай народ искусно волновать...»

Слово когда здесь явно употреблено в значении если, временной союз еще выступает в качестве условного.

Этот пример показывает, что даже в новое время на наших глазах происходит все большее расчлене­ние когда-то совпадавших типов придаточных пред­ложений.

Вернемся, однако, в ту эпоху, когда сложное пред­ложение еще не стало сложноподчиненным. Со вре­менем роль скрепок между частями такого предложе­ния стали вместе с союзами играть союзные слова.

Для чего же они понадобились, союзные слова? Ведь «главное» предложение и без того уже выделе­но союзом. Такого выделения оказалось мало. Не­достаточно показать, что именно главное в предло­жении. Одновременно с тем нужно было ослабить значение не главного, показать, что оно зависит от главного. Мысли, выражаемые и неглавным пред­ложением, неоднородны и внутренне зависимы. Это причина — то следствие; это качество—то предмет.

Предложения, составляющие текст, нужно было вы­строить в перспективе, оттеняя реальные связи и действительную последовательность мысли.

Но союзные слова нужно сначала создать. И это опять-таки характерно для развития языка, который постоянно сам себя обеспечивает внешними форма­ми выражения.

И вот с начала XVI века начинается бурный рост таких союзных слов. Они создаются из самых различ­ных остатков древних грамматических форм или из маловажных членов предложения. Они образуются обильно и щедро — раз уж нужно, так нужно! Мно­гие из них впоследствии бесследно исчезли, так и не получив всеобщего признания, не став обязатель­ным для всех говорящих синтаксическим средством. Другие стали употребляться ограниченно, только в высоком или, наоборот, только в низком стиле.

Вот примеры. Один уже знаком:

«Есть ли у тебя, Никитка, пиво, то испьем да и простимся». Глагольная форма есть здесь не очень важна, в соединении с ли она и дает сначала союзное слово, а затем и союз естьли, ставший затем если. Самый распространенный условный союз, который сохранился до нашего времени: «Если есть у тебя пиво, то испъем...» Второе есть появилось позднее и совсем по другой причине.

А вот иной случай, он связан со старым сложным временем, которое называлось «будущим в прошед­шем»: будет пришел.

«Будет пришел холоп ино плетьми бить», что можно перевести буквально таким образом: если к тому времени холоп окажется пришедшим, то его (в наказание) следует побить плетьми. Сложное, не­нужное теперь языку морфологическое время раз­рушилось, слово будет оказалось излишним и стало употребляться в новом для него значении. А так как теперь, в новой функции, оно уже не изменялось по лицам и числам, то и окончание для него стало ка­заться излишним, и форма сократилась до буде. Связь с формами глагола в прошедшем времени (пришел) стала неважной. Так появились предложения вроде: «А буде пришел холоп ...» — в прошедшем времени, «А буде не станешь слушать...» — в будущем време­ни — с союзным словом буде. А союзным оно явля­ется потому, что и с другими словами предложения все еще связано, и соотносится с «союзом» в глав­ном предложении; буде — то, буде — ино.

И вот самый последний этап изменения как раз и связан с устранением этих то, ино: «Если у тебя пиво — испъем...»; «Буде пришел холоп — бить плетьми». Преимущества такой конструкции оче­видны. Как ни переверни предложение, как ни меняй слова, главное останется главным, а прида­точное придаточным: «Испъем, если у тебя (есть) пиво»; «Бить плетьми, буде пришел холоп».